Примечательный материал за издательством НСДАП, в котором автор выдвигает гипотезу о теле как объекте материализации и воплощении души. Негармоничность и искажения тела свидетельствуют о ее дефектах, тогда же как объективно слаженные черты - о полноте. Излагаются и случаи обратного - несоответствие души телу. Подобное же расхождение между оными обусловливается расовым смешением, что, вероятно, скрыто подразумевало и междусубрасовое арийское смешение.

Телесная дисгармония с душевной полнотой критикуется личностной и социальной критикой - общество отвергает внешние признаки изъянов индивида; одиночество же предстает невозможностью уйти от критики - перед самим собой он будет подлинно осознавать свою неполноту. Душевный же дисбаланс с телесной полнотой критикуется невозможностью индивида подлинно явиться миру.

Источник: «Rasse ist Gestalt», 1937, von Ludwig Ferdinand Clauß. Zentralverlag der NSDAP, Hrz. Eher Nachf. Munchen.

«Форма становится зримой

Видеть формы — то есть постигать их внутреннюю стройность как нечто само в себе согласованное и закономерное — многим людям даётся нелегко. Эта стройность, это «так и не иначе» становится им ясным лишь тогда, когда в совокупности линий, сливающихся в форму, возникает нарушение. Но — как мы увидим — нарушение происходит уже тогда, когда хотя бы одна единственная черта произвольно отклоняется от той линии, которую смысл целого предписывает каждой отдельной части.



Мы покажем это сразу на примере. Крестьянин на рисунке 1 стоит твёрдо, с земной уверенностью, на обеих ногах — но так, что в его позе ощутимо присутствует готовность сделать шаг вперёд, выйти в свой мир. И этот его мир (уже одна только поза говорит об этом) дан ему как нечто, стоящее напротив него и к чему он сам стоит лицом: как мир, который зовёт его прикоснуться к себе и что-то в нём совершить. Мы говорим о позе этого крестьянина — о той, что запечатлена здесь и сейчас, на этом изображении. Он ведь не всегда будет стоять так. В ней есть упругая готовность к действию — но она не всегда пробуждена. В ней ощутим волевой порыв — но и он не всегда будет заметен; ведь кто смог бы жить в постоянном напряжении воли! День состоит из множества мгновений, а не только из того единственного, что ухватило изображение: человек расслабится, отдохнёт, уснёт. Но одно остаётся — оно остаётся даже после смерти, пока хоть что-то от телесной формы существует: остаётся та линия, в которой эта форма воплощена. Наш рисунок показывает её в профиль.

Разве сама эта линия не говорит уже нечто о возможных позах, которые с ней сообразны, и, следовательно, о других, «невозможных» позах, которые тело с такой линией не может принять, не утратив смысла этой линии?

Но прежде чем дать ответ, углубимся сперва в этот смысл. Прежде всего: в чём вообще состоит смысл телесного облика? На этот вопрос разные науки будут искать разные ответы — в зависимости от того, с какой позиции каждая из них рассматривает предмет. Исследование расовой души видит всё существо человека, исходя из души. Душа и тело для неё лишь понятийно различимы — вместе они образуют одно существо, две стороны единого целого. Переживание души само по себе лишено пространственности, оно невидимо и неслышимо; чтобы явиться, оно должно обрести участие в пространстве, нуждается в пространственном поле проявления. Этим пространственным полем, в котором душа становится видимой и слышимой, является тело. Душа проявляется в теле или через тело как выражение. Поэтому мы говорим: тело — это поле выражения души. Можно сказать иначе: это её инструмент выражения. Лишь через него душа становится зримой действительностью. Подобно тому, как мелодия может быть уже найдена и пережита, прежде чем прозвучит, но становится действительной лишь через своё звучание в пространстве, — так и всё переживание души: даже её сокровеннейшее движение мы переживаем как нечто пространственно данное в теле или через тело, — даже тогда, когда оно не выражено заметно на поверхности тела.

Смысл тела, таким образом, состоит в том, чтобы сделать душу явленной: наружу — через позу и движения всех видов, от едва уловимой мимики до целенаправленного действия; через звучание голоса и ритм дыхания; и, наконец, через отсутствие всякого заметного движения. Тело — это инструмент души, и вместе с тем нечто большее: это её внешняя, явленная сторона. Поэтому для душевного переживания не безразлично, как выглядит тело, в котором оно должно проявиться. Душе, чтобы стать явленной, необходимо тело, которое выражает её переживание точно в той форме, в какой оно переживается. Есть мелодии, которые художник замыслил так, что только скрипка — или, в другом случае, только флейта — способны их полностью осуществить. Можно, конечно, сыграть это произведение и на трубе, но то, что при этом прозвучит, уже не будет созданным художником произведением. Так и душа: даже если тело, которым она располагает, не оформлено чисто в её собственном стиле, всё же может еще выразиться. Но выражение, которое в таком теле проявляется, никогда не передаёт переживание чисто, в той форме, в какой оно действительно было пережито. Между переживанием и его проявлением возникает разрыв: видимый облик искажает внутренний смысл.

Поэтому, рассматривая тело, мы должны спрашивать: какой должна быть душа, к которой принадлежит именно это тело? Однако слово принадлежит здесь значит не просто то, что данное тело с душой вместе образуют конкретного человека. Ведь может быть так, что душа, которая действительно одушевляет это тело, вовсе не та душа, которой соответствует его форма. Тогда соединяется то, что не должно быть соединено. Это противоречит смыслу — и всё же может быть фактом. Следовательно, мы не спрашиваем (или, по крайней мере, не сразу): Как устроена душа, которая оживляет это тело? А: К какому типу души подходит это тело? Душа какой формы нуждается именно в этом теле, дабы себя выразить?



С этим вопросом мы подходим к нашим изображениям. На рисунке 2 показана часть той фигуры, которую рисунок 1 изображал целиком. Но уже с первого взгляда видно, что линия, проходящая через всё целое в первом изображении, присутствует и здесь — в каждом отдельном контуре. От шеи вверх тянется линия, образуя широкий изгиб в очертании затылка, затем резко поворачивает и идёт в плавной дуге вперёд — к лбу, слегка поднимается над надбровными дугами, резко обрывается, потом снова идёт вперёд по неглубокому изгибу переносицы, внезапно поворачивает, резко уходит назад, опять выдвигается вперёд в линии подбородка и, наконец, стройно спускается вниз вдоль контура шеи. Все линии, которые становятся заметными благодаря падению света, говорят то же самое, что и основная контурная линия: они отчётливые, угловатые, изогнутые, резкие; они ясно определяют форму — и в то же время как будто выходят за её пределы. Кажется, будто они наполнены внутренней силой, которая, даже создавая чёткие формы в пространстве, даёт место только таким формам, в самой природе которых заложено стремление выходить за собственные границы.

Мы утверждаем, что изображённое на наших рисунках — это форма не в обычном смысле, где форма значит просто нечто не бесформенное, а цельная, чистая форма, созданная как единое целое. Каждый штрих связан с другим и требует, чтобы тот шёл в том же направлении, что и он сам. Неважно, с какого места мы начнём следить за этой линией: как только начнём, мы чувствуем, что обязаны продолжать её именно так, как она действительно идёт на рисунке.



А ничего другого мы не можем сделать? — стоит проверить. Сначала мы точно обводим контур так, как он показан на рисунке 2, или просто аккуратно его копируем. Так получается линия профильного изображения А. Теперь повторим то же самое ещё раз, но на одном участке позволим карандашу немного соскользнуть или, если захотим, специально поведём его иначе — примерно так, как это показано на профильном изображении B.



Без сомнения, линию можно провести и иначе. И, что ещё важнее: головы с таким контуром, какой мы только что получили (профиль B), существуют не только на бумаге. Они есть и в жизни. Люди с такими головами могут жить, быть здоровыми, нормально питаться; они могут даже быть способными, добросовестными, полезными членами общества. И всё же — что-то здесь не так.

Если закрыть на рисунке B заднюю часть головы, оставить только линии лица и мысленно достроить к ним подходящую заднюю часть, то получится нечто неожиданное. Мы непроизвольно достраиваем контур затылка примерно так, как он изображён на рисунке А. Я проводил этот опыт со многими людьми, с самыми разными образованиями, и результат всегда был один и тот же: если попытаться завершить линии лица в их собственном смысле, чтобы получился целостный контур, иначе как в духе рисунка А это сделать невозможно. И всякий раз, когда убирают прикрытие (на рисунке B) и снова становится видна намеренно искажённая линия, возникает чувство разочарования — видно, что действительно произошло досадное нарушение: линия сошла с пути, который ей предписывает закон, определивший её начало. Форма нарушена. К лицу такого типа не подходит затылок с линией, подобной той, что показана на рисунке B. Такую линию, конечно, можно нарисовать — но только вопреки внутреннему смыслу той линии, которой она была до этого.

То есть, можно сделать это только нарушив закон — закон чистой формы. Конечно, всё это технически возможно: бумага позволяет. Почему бы и нет? Ведь и петь можно неправильно — если человек без слуха или просто упорно хочет так петь. Фальшивые ноты ведь всё равно остаются звуками — только они разрушают созданную мелодию, чистую музыкальную форму.

Через это мы находим ответ на ранее поставленный вопрос: какой должна быть душа, чтобы к лицу такого типа она подходила, чтобы это лицо могло быть для неё совершенным инструментом выражения — её полным воплощением? Ответ таков: эта душа должна быть такой, чтобы о её строении, о её способе переживания можно было сказать то же самое, что мы сказали о тех телесных линиях контура. Душа должна переживать в таком же ритме и движении, в каком протекают те движения, которые мы раньше описали в линиях тела. Мы видели, как эта линия широко размахивается, как она идёт то резким изгибом, то пологой дугой; как она делает чёткий излом, как выдвигается вперёд по новой плоскости, вдруг поворачивает, отступает назад и наконец стройно и плавно опускается вниз. Мы нашли, что линии эти угловатые, изогнутые, острые; что они «слегка вздымались, как волна»; мы видели, что они наполнены некой мощью, которая указывает за пределы самой себя. Без сомнения: выбирая такие слова и образы для описания, мы уже видели эти линии как то, чем они по сути и являются — линиями живого тела, а значит — путями, по которым движется выражение души. Мы видели тело не как простую вещь, не как нечто замкнутое в себе, а как то, смысл чего в том, что через него проявляется душевное. Способ движения этих контурных линий — это путь, по которому становится видимой возможная душевная подвижность. Эти линии заранее задают траекторию тому выражению души, которое через них проявляется. Если душа такова, что линия её естественного движения соответствует направлению телесных линий, тогда она способна к чистому выражению: тело становится её совершенным проявлением. Если же направление линий души и тела расходится, если форма тела не соответствует форме души, тогда движение души, желая проявиться, ломается о линии тела. Человек может жить и при этом — даже если душевная и телесная форма не совпадают полностью: он может питаться, размножаться, создавать устойчивые ценности, даже достичь высших исторических свершений. Но одного он не может: он не может в пространственном мире, в котором мы живём, явиться в чистом виде тем, кем он есть внутри, тем, кем он мог бы быть как целое — если бы его сущность не искажалась в самом акте проявления.

Профиль B не заимствован из действительности — это плод нашего произвольного построения. Но опыт показывает: такие головы действительно существуют. И, по-видимому, есть и люди, чья духовная природа соответствует именно таким головам. Это должны быть люди с странными внутренними противоречиями духовного движения: например, такие, чьё переживание всегда начинается «остро» и «изогнуто», но не выдерживает этой линии; после широких и смелых начинаний оно, в конце концов, опускается. И действительно — таких людей много, так много, что мы почти перестали замечать этот процесс — это «переламывание» их душевного движения: от линии, размахивающейся и устремлённой вперёд, к линии совершенно иного стиля. Такое может происходить, например, когда человек в молодости — с острой и изогнутой, ясно очерченной, мощно выдвигающейся и разлетающейся вширь духовной линией — вдруг меняется: ещё до тридцати он уже превратился в обывателя. Но этот перелом может повторяться и постоянно: так, что каждое отдельное переживание начинается резко, устремлённо — и каждый раз сникает, точно так же, как линия профиля B, если проследить её ход от лица к затылку.

Однако возможны и совсем иные случаи. Например, человек, чья внешность соответствует профилю B, вполне последовательно удерживает свою душевную линию — именно ту, что телесно выражена линией его лица. Казалось бы, его внутренние переживания протекают так, словно форма его тела чиста по стилю, в смысле чистой формы, которую изображает профиль A. Тогда мы имели бы тот случай, возможность которого раньше пришлось бы отрицать: что нарушение в стиле телесной формы никак не сказывается на душе, поскольку, по-видимому, душа действительно живёт так, как если бы ей была дана форма чистой, правильной организации. Но это — обман. Такой человек может прожить целую активную жизнь, не осознав до конца нарушения своей формы. И всё же он не избежит ощущения, что в ней что-то не так. Об этом позаботится сообщество. Ни один человек, даже самый замкнутый, не может полностью уйти от общения. Даже тот, кто отрешился от «мира», обретает вместо избегаемого человеческого сообщества другое — в пределе — с самим собой, с тем «Ты», которое выделено из него самого. Всегда есть кто-то, кто видит его, перед кем он является. Ведь смысл всякого явления — быть для кого-то: для некоего «Ты» в пространстве, для других обитателей мира. И этот другой (пусть даже это «другой» внутри нас самих) видит наше проявление, воспринимает его, впускает в себя и откликается на него. И этот другой видит: что-то здесь не сходится. Странно то, что чистая форма редко осознаётся как таковая, но её нарушение замечают почти все. Стоит только человеку с профилем B откинуть голову назад — и тотчас видно: это выразительное движение, предполагающее плавный размах линии, действует против смысла формы, выглядит неловко и даже смешно, когда, как здесь, сам размах линии парализован. Неловкость возникает из противоречия, которое проявляется здесь — между душевным движением, исходящим из переживания, и телесной формой, которая должна это движение воплотить, — то есть из противоречия между душевной и телесной формой.

То, что мы показали на примере сорвавшейся затылочной линии, справедливо и для любого другого отклонения от чистой формы. Профиль C почти стилево чист: он, как и профиль A, срисован с рисунка 2, и только на коротком участке рука немного сбилась — в контуре подбородка. Но даже это небольшое соскольжение линии ощутимо как нарушение чистой формы. Без сомнения: такие линии подбородка действительно встречаются, даже на головах, которые по своей линии требуют иного подбородка. Иными словами: профиль C хотя и создан нашей произвольной рукой, но вполне мог бы быть нарисован с натуры. Каждый из нас видел такие головы, как эта. И головы эти могут принадлежать людям, которые здоровы, дееспособны и представляют ценность для нашего народного сообщества.

Почему каждый, кто, глядя сперва на профиль А, потом видит профиль С, сразу ощущает, что этот подбородок — без чёткого очертания, без уверенного направления — кажется совершенно нелепым? Тем неприятнее, если человек с таким профилем сам по себе вовсе не смешон и не жалок. Откуда же это впечатление? Ведь сам по себе подбородок не хуже любого другого. Дело лишь в том, что здесь он не к месту. Может быть, в другом лице он выглядел бы совершенно естественно. И действительно, есть гармоничные типы, в которых именно такая линия подбородка идеально соответствует остальным чертам. Но такие формы выглядят совершенно иначе, чем наши рисунки 1 и 2 и профиль А; они принадлежат душам иного склада — не тем, чья внутренняя жизнь «резка», «изогнута» и «стремительна». Люди с подобными нарушениями формы, какие показаны в профилях B и C, возникают в результате расового смешения. Каждая раса имеет свою собственную линию, свои внутренние законы формы, и она подобна только себе. Две разные линии исключают друг друга. Это не значит, что их нельзя соединить искусственно — можно, как показали наши специально искажённые профили. Но результат неизбежно окажется, по крайней мере внешне, искажённым. То, что мы получили из-за случайного сбоя карандаша, природа достигает, сбивая с пути сознание крови.

Слово «кровь» указывает на глубинную связь — оно касается вечной сути чистой формы. Кровь означает участие в потоке жизни, в котором отдельный человек перестаёт быть только собой, продолжая жизнь своего рода. Кровь — это раса, понимаемая как наследуемая чистая форма. А форма — это не просто очертание тел или пространственных вещей; источник всякой телесной формы — форма душевная. Конечно, не в грубом смысле, будто душа сама строит себе тело, какое хочет (как часто ошибочно толкуют слова «Дух сам создаёт себе тело»), а в том, что определённая душевная структура требует поля выражения, которое по своим линиям способно передать движение её внутренней жизни. Если тело не может этого сделать — потому что в нём перемешаны чужие черты, — жизнь такой души превращается в борьбу за невозможное: в попытку выразить себя с помощью чуждого, неподходящего инструмента. И только человек с настоящей творческой силой способен даже из этой борьбы извлечь что-то ценное. В предыдущих примерах нарушение проявлялось так, что линия теряла свой естественный ритм и плавность, но при этом в рисунке не возникала новая, самостоятельная линия, которая жила бы по собственному закону. Поэтому мы говорили лишь о сходе линии, и только потом спрашивали себя, не могла ли случайно получившаяся линия быть уместной в каком-то другом стиле.



Теперь же мы видим другое нарушение — профиль D. Здесь всё совсем иначе. Такой контур носа не возникает от случайного скольжения руки при рисовании. Эта носовая линия имеет своё собственное направление. Когда карандаш здесь отклонился от исходного контура, это произошло не случайно — он как будто был принуждён к иной линии, которая живёт по своему собственному закону, противоположному предыдущему. Если говорить прямо: линия, начатая в соответствии с формой нордической расы, на уровне носа внезапно обрывается (пусть внешне и без видимого излома), затем перескакивает на иной закон, словно на другую мелодию. Эта другая линия — черта переднеазиатской расы. Ниже носа снова возвращается прежний, нордический контур. И потому здесь нарушение особенно заметно: закон формы, который определяет очертание носа, вырывается из общего рисунка, становится самостоятельным и словно насмехается над остальной формой. Но и такие лица действительно встречаются. Примеры этого всем знакомы; приведём один — довольно умеренный.



Взглянем на рисунок 3 — это переднеазиатское лицо, то есть такое, к которому и принадлежит та самая форма носа, которую мы раньше произвольно вставили в нордический контур. Здесь она выглядит естественно и убедительно. Эта для нашего восприятия странная, выпукло-изогнутая линия носа — не выдвинутая вперёд и не направленная в пространство, а как бы повисшая, тяжёлая, загнутая внутрь самой себя, — здесь развёртывается в полном соответствии со стилем остальных линий и гармонирует с другими чертами этого лица.



Но тем более неловко она выглядит на рисунке 4, где всё остальное оформление в основном нордического типа. Неловкость в подобных случаях всегда заключается в том, что наблюдатель не в силах воспринять форму как целое: пытаясь понять её, исходя из одного закона (например, из нордического), он тут же сталкивается с противоречием со стороны другого (переднеазиатского), и наоборот. Сознание, воспринимающее форму, что бы оно ни делало, всё время обмануто и разочаровано, пока наконец не оставит попытки вообще понять, что перед ним. Ибо такие описания, как «нордический тип с переднеазиатской примесью», вовсе не выражают понимания формы — они лишь констатируют, что никакое цельное восприятие здесь невозможно. Верхняя линия черепа по существу нордическая; в ушах и носе проступают черты переднеазиатского; разрез глаз сам по себе ещё нордический, но из-за соседних линий изменён и искажён — то есть его нордическое выражение нарушено. Почти каждая отдельная черта противоречит другой или отклоняет её, и тем самым искажает общее выражение.»